ЛИЧНОЕ МНЕНИЕ

ВАСИЛЬЕВ И АНДРЕЕВ НА ЛЕСТНИЦЕ ДУХА

––––––––––––––––––––Вместо записи в книге отзывов–––––––––––––––––

Опубликовано в газете Казанского горкома КПСС и горсовета народных депутатов «Вечерняя Казань», № 219 за 25 сентября 1990 года, стр. 3.

С небольшими изменениями стало частью значительно более полной публикации 1992 года «Константин Васильев и Даниил Андреев – полюса русского менталитета».

                 Лишь только б расплеваться с христианством
И два тысячелетья зачеркнуть…
                                                               А. МЕЖИРОВ.

В октябре прошлого года на вечере творчества поэта-духовидца Даниила Андреева в казанском Доме ученых был задан вопрос: есть ли что-то общее в произведениях Андреева и Константина Васильева? На записки отвечала вдова поэта, художница А.А. Андреева. Из переписки с нею я знал, что ее оценка картин Васильева способна шокировать друзей и почитателей нашего знаменитого живописца. Чтобы не ставить Аллу Александровну в неловкое положение, я позволил себе ответить на этот вопрос сам. Теперь открывшаяся выставка работ Васильева и ожидаемый в ближайшие недели выход полного текста философско-мистической книги Д. Андреева «Роза мира» в издательстве «Прометей» вновь обращают мысль к сопоставлению этих двух фигур русской культуры.

Когда я разглядываю картину Васильева «Нашествие», в памяти начинают звучать строфы:

         Как робот, как рок неуклонны,
         Колонны, колонны, колонны
         Ширяют, послушны зароку,
         К востоку, к востоку, к востоку.
         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
         Беснуясь, бросают на шлемы
         Бесформенный отсвет пожары…
         . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
         И движутся легионеры
         В пучину без края и меры…

Так же зримо, как на картине, поступь нацистских орд воссоздана магией звукописи в этом стихотворении Андреева «Шквал» (1941). Параллели между Васильевым и Андреевым ощутимы и в сценах, навеянных эпосом древних германцев и скандинавов. Их верховный бог Один, согласно Андрееву, непосредственно покровительствует гитлеровским когортам:

         В Валгалле венцы уготовив,
         Лишь Один могилы героев
         Найдет в этих гноищах тленных
         В Карпатах, Вогезах, Арденнах.

Листая сборник Андреева «Русские боги», моментально распроданный в казанских магазинах в феврале нынешнего года, читатель обнаружит многократные вариации этих мотивов и в поэме «Ленинградский апокалипсис». С другой стороны, стало уже общим местом упоминание об изобилии сюжетов с Одином, Фрейей, валькириями, викингами в наследии Васильева.

Васильев и Андреев оба зарабатывали на жизнь как художники-оформители, и обоим судьба сулила всесоюзно прославиться лишь после смерти, наступившей отнюдь не в преклонном возрасте. Вот сколько параллелей! Но есть между ними и коренное различие. Оно связано с их отношением к православию.

Для Андреева в православии много близкого, усвоенного. Его мучит собственное недостоинство – чисто христианское чувство, вытекающее из усилий духовного смирения.

Ну, а что же Васильев? Некая духовность, несомненно, ощущается в его полотнах, мощно воздействует на зрителя, дышит холодом серых и синих тонов его палитры, проглядывает в нордических лицах Ярославны, жницы и «прощающейся славянки». Что за бутафория, что за странный маскарад?

На эти вопросы ответишь не сразу, а может быть, не ответишь и вообще, если не обратишься за разъяснениями к Андрееву. Но одно начинаешь ощущать сравнительно скоро, вспоминая, как воздействовали на тебя полотна других великих русских живописцев – Левитана, Нестерова, Корина, Пластова, не говоря уже о русской иконе: герои Васильева не одухотворены внутренним светом христианства, с которым неотрывно связана тысячелетняя история русского народа и которое, вполне очевидно, было глубоко чуждо Васильеву. Ведь на его картинах даже чисто внешне нигде не присутствует православная атрибутика (храмы, кресты, молебны, священники), которую встретишь и у Репина, и у Аникеёнка,– нигде, если не считать разбомбленной (!) церкви на картине «Нашествие» да маковок церквей, которые сшибает, резвясь, булавою Илья Муромец. Пафос этих разрушений не шагает ли в одной упряжке с силами, порушившими в 30-х годах и православные храмы, и многое в самом устроении русской церкви? И уж, конечно, в счет не идет пара полотен, выполненная Васильевым по частному заказу, с которых тем же ледяным взором нордической гордыни взглядывает женщина с младенцем, названная по недоразумению Божией Матерью.

Как ни горько сказать, но Васильев, художник, зачисляемый нашими «неославянофилами» в «глубоко национальные», в своем творчестве отбрасывает нас во времена дохристианского язычества – славянского и германо-скандинавского. Уточним, что это означало в нравственном плане, обратившись к мнению виднейшего специалиста по древнерусской культуре Г.К. Вагнера:

«…язычники-славяне… признавали личную энергию, личную силу, телесную физическую красоту, но без внутреннего содержания, что легко и часто… приводило к тирании. …Когда в Западной Европе XIX века… вслед за Ницше стали подниматься на щит древние идеалы «сильной личности» (Г. Ибсена и др.), то русская общественная и философская мысль не пошла по этому пути» («Сов. культура», 1989, 4 февр.).

Категории духовности и совести, продолжает Вагнер, сформировались в народе с принятием христианства, укоренились в традиционной православной цельности мировоззрения, благодаря чему личное «Я» не оказывается жертвой «моды на иррациональное», с которой, как говорит Томас Манн, «бывает связана готовность… по-мошеннически отшвырнуть достижения и принципы, которые делают человека человеком». Ведь именно так получилось с «третьим рейхом», поставившим карту на старых германских языческих богов.

Поразительно, сколь многое в Васильеве укладывается в эти цитаты, и если эстетизация личной силы Васильевым ясна без комментариев, то по поводу воздействия Ницше, категорий духовности и совести, мошенничества и скатывания к тирании дополнительных пояснений, пожалуй, не избежать.

Мятущийся дух Васильева мужественно искал способ противостояния обезбоженной атмосфере застойного официоза и, промахнувшись на тысячелетие, нашел опору в языческом идеале «сильной личности». Он и сам был сильной, весьма неординарной творческой личностью, далеко не исчерпавшей своих потенций, в которых затаились возможности конверсии духовного мира художника в русло христианской культуры. Об этом свидетельствуют проблески его интереса к внутренней жизни и внутренней красоте личности – лейтмотив пламени свечи в его творчестве («Ожидание», Достоевский со свечой, «Человек с филином»).

Неоднократно писалось о роли Ницше в духовном становлении Васильева. Мы с Васильевым ровесники, и, думаю, можно говорить о влиянии немецкого философа на целое поколение. Для нас пафос и непреходящая ценность ницшеанства заключались в его открытой фронде против официальных философских доктрин. Свои парадоксально выраженные мысли Ницше облекал в самую емкую из созданных человечеством форм – в форму мифа, поэтому на его философии воспитывались и фашисты (это широко известно со слов их идеологов), и социал-демократ Дж. Лондон (позже коммунистические вожди, как, впрочем, и нацистские, стали окарикаткренным воплощением «сверхчеловека», отбросив, однако, все высокие моральные соображения, свойственные первообразу), и даже будущие священники. Мифологичность Ницше, несомненно, повлияла на Васильева – не только прямо, напоив собою его сюжеты, но и косвенно, в виде ловушек, содержащихся в ней для неискушенного сознания.

Васильев был одним из первых, но не последним, кто черпал из кладовых русской языческой эпохи. Язычеству, конечно, нельзя совсем отказывать в духовности, как это делает Вагнер. Андреев видел в язычестве определенные ценности: оно содержит метафизическое знание о «душах природных стихий» – духовных сущностях, названных в «Розе мира» стихиалями. Но это знание заслоняет самую высшую духовную реальность – Планетарный Логос, Христа, познание которой русским народом поставило его национальную культуру на более высокую ступень. В «Розе мира» целая глава «Христианский миф и прароссианство» посвящена взаимодействию в русской культуре языческих и православных тенденций, проявлявшемуся и в форме борьбы, и в форме своеобразного синтеза. Андреев в своей концепции дал высшую форму такого синтеза, тогда как Васильев православные традиции просто отбросил.

«Роза мира» настолько богатая книга, что групповое, политизированное сознание воспринять ее не в состоянии. И если наши «левые» игнорируют ее потому, что позиции «просвещенного гуманизма», на которых они еще чают удержаться вместе с коммунистами, не позволяют им перерезать пуповину атеизма, то не лучше обстоит дело и с «правыми». Получив на рубеже 60-х и 70-х годов старт в самиздат из «почвеннических» кругов, близких к полулегальному журналу «Вече», «Роза мира» пока молчаливо обходится всеми почвенническими изданиями. Все это неспроста. Приняв вначале «русского Сведенборга» за «своего», наши националы, видимо, преткнулись на его космополитической по существу идее всемирной федерации стран. Вряд ли их могла привести в восторг и инвектива Андреева о «воинствующем духе национального империализма», адресованная партии кадетов; вряд ли им не колет глаза его замечание о том, что «уже к XVI веку идея мировой миссии, христианско-демиургическая по своей природе, но непрерывно искажаемая», претерпевает подмену, и на ее месте возникает «идея Третьего Рима – амальгама православно-религиозной исключительности, национальной гордыни». При этом Даниил Леонидович, конечно, глубже, чем кто-либо, понимал значение национального и любил Россию беззаветнее многих, кичащихся патриотизмом, но «Леонтьева читавших понаслышке и Розанова из десятых рук» (А. Межиров).

Дальнейшая деградация «православной» идеи Третьего Рима связана с рождением в начале нынешнего столетия мифа о «всемирном жидомасонском заговоре», принявшего в брежневскую эпоху обличие мифа о сионизме. Тема эта требует отдельного подробного разговора, здесь же для нас важно, что и Васильев, чье сознание не без помощи Ницше было замифологизировано, угодил в ловушку этого мифа. В почвенническом самиздате уже гуляла за несколько лет до этого идея о том, что христинство – троянский конь сионизма, подсунутый России для ее ослабления. Возможно, тут одна из причин того, что Васильев разминулся с христианством. Правда, разговор, состоявшийся у меня с Васильевым незадолго до его нелепой гибели, показал, что он будто бы начал испытывать сомнения в существовании «заговора»?

Сейчас над Россией сгущается возможность новой тирании, которая примет национал-патриотическую окраску, как и в «третьем рейхе». В тактических целях это тираническое начало может маскироваться православным обличием. Но фактически это начало антогонистично христианству, что хорошо показано у Андреева.

Михаил БЕЛГОРОДСКИЙ.

На снимках: фоторепродукции работ К. Васильева: «Василиса Микулишна», «Плач Ярославны», «Нашествие».
Фото В. ЗОТОВА.

         

Современные примечания (в публикации отсутствуют)

(1: 132-133). Цифрами в круглых скобках в эссе обозначены ссылки на номер тома и, после двоеточия, на номер страницы (или номера страниц) издания: Андреев Д.Л. Собр. соч.: В 3-х т., 4-х кн. – М., 1993–1997.

(1: 132).

Аникеёнок, Алексей Авдеевич (р. 1925) – казанский полуандерграундный живописец, чей пик известности среди ценителей пришелся на 1960-е годы, десятилетием раньше Васильева. Был фронтовиком, закончил после войны Казанское художественное училище. Вначале организовывал выставки «дома, в маленькой каморке», а мастерской ему служила то заброшенная баржа, то садовый домик, куда хозяева из доброты пускали его на лето. Позже композитор Н. Жиганов дал ему под мастерскую класс в консерватории. Состоялись и немногочисленные вернисажи, на одном из которых Алексей заявил: «Для меня пейзаж не является российским, если на нем не присутствует церквушка».

(2: 440).

(2: 291).

Сотрудник редакции, поместивший этот рисунок, допустил неточность: картина называется «Настасья Микулишна».


























.

Hosted by uCoz