Настоящие тезисы кратко излагают содержание значительно более полной публикации 1992 года “Константин Васильев и Даниил Андреев – полюса русского менталитета” и содержат некоторые дополнения к этому тексту, касающиеся взаимоотношений Д. Андреева с РПЦ и Катакомбной Церковью.
К появлению в начале 70-х годов трактата Д.Л. Андреева “Роза Мира” в советском самиздате причастны почвенники, группировавшиеся вокруг московского полулегального журнала “Вече”. Стремление к русскому национальному возрождению воодушевляло людей, окружавших казанского художника К. Васильева – благодаря им трактат духовидца вскоре появился в Казани. Когда Васильева обвиняют в непрофессионализме и сводят его творчество к кичу, когда пытаются использовать его в качестве национального знамени, когда нынешние почвеннические издания игнорируют произведения Андреева, разглядев в нем, наконец, апологета интернационализма,– все эти усилия отражают борьбу двух общественных группировок вокруг “русской идеи”, деградация которой выразительно обрисована в “Розе Мира”.
В творчестве Васильева и Андреева есть образы и сцены, навеянные эпосом древних германцев и скандинавов. Оба сознавали, что дух этого эпоса оплодотворил движение на Восток гитлеровских когорт (ср. “Шквал” Андреева и “Нашествие” Васильева). Оба зарабатывали на жизнь как художники-оформители, оба всесоюзно прославились лишь после смерти, наступившей отнюдь не в преклонном возрасте. Но эти параллели не должны заслонить коренное различие между Васильевым и Андреевым, выразившееся в их отношении к христианству.
“На таких, как я, презренье Иоанна – не холоден и не горяч!” – в этих строках Андреева отразилось чисто христианское чувство собственного недостоинства, рождающееся из практики духовного смирения. Время показало, что в иоанновском смысле Андреев был горяч, а Васильев холоден. В изумительной стихотворной притче Андреева “Ткали в Китеже-граде…”, спрессовавшей в кристалл тысячелетие христианства на Руси, даже снега становятся горячее от поцелуя. В православии для Андреева было много близкого, усвоенного, и все же его мировоззрение считаться православным не может.
В драматической поэме "Железная мистерия" два персонажа, которых Андреев наделил автобиографическими чертами, вступают в контакт с "криптой", в которой легко угадать Катакомбную Церковь, возникшую в 1927 г., вслед за печально известной декларацией митрополита Сергия, как альтернатива советской, официально разрешенной Православной Церкви. В реальной своей биографии Андреев сочувствовал подпольному Православию, но не мог бы войти в его лоно. Крайне консервативные катакомбники категорически не приняли бы еретический букет гностико-теософских идей, вложенных духовидцем в его метафилософию истории – идею реинкарнации, понятие о Христе как Планетарном (а не Вселенском) Логосе, подмену в Троице ипостаси Святого Духа – Мировой Женственностью. Если учесть еще, что Андреев предложил изъять из православного богослужения ветхозаветные паремии, трудно понять, почему у его духовного отца священника Николая Голубцова претензий к "Розе Мира" не было (по словам вдовы духовидца А.А. Андреевой). Если даже все неортодоксальное было дано Андрееву в видениях, он, следуя православному учению о прелести, не должен был бы этого принимать. Но он принял и предпочел собственную разновидность духовного подполья.
Некая духовность мощно воздействует на зрителя и с полотен Васильева, дышит холодом серых и синих тонов его палитры, проглядывает в нордических лицах … Ярославны, жницы и “прощающейся славянки”. Это не внутренний свет христианства, одухотворяющий картины Нестерова, Корина, Пластова – даже чисто внешне на полотнах Васильева не присутствует православная атрибутика. Художник, зачисленный неославянофилами в глубоко национальные, в своем творчестве изъял из собственного народа “душу живу” и отбросил его во времена дохристианского язычества – славянского и германо-скандинавского. Как и древние язычники, Васильев эстетизировал, личную силу, телесную энергию. Чтение Ницше увело художника на дорогу, проторенную Г. Ибсеном и другими западноевропейскими творцами, реанимировавшими и воспевавшими древний идеал “сильной личности”. Русской философиии этот путь был чужд – ее интересовала неповторимая форма национального бытия, обретенная народом в ходе многовекового духовного процесса – неустанный труд покаяния и искупления.
Творчество Васильева подтвердило слова Андреев о том, что сегодня в русском менталитете нет мировоззренческой цельности, а до крайности обострился “процесс переживания обоих полюсов трансфизического мира”, осмысляемых как Планетарный Логос (Христос) и планетарный демон (Гагтунгр). Духовность полюса, противоположного христианскому, склонна подпитываться из кладовых русской языческой эпохи. Отсюда и следствие: как и в Третьем рейхе, началась мифологизация отечественной истории (Ю. Сергеев, А. Югов), ведутся прямые атаки на православие (С. Алексеев, В. Малышкин).
В “Розе Мира” целая глава посвящена сосуществованию в русской культуре языческих и православных тенденций – в форме борьбы, и в форме своеобразного синтеза. Андреев, планетарный космос которого вмещает и стихиалей – души природных стихий, и высшую духовную реальность – Христа, такой синтез осуществил; Васильев же православные традиции просто отбросил. Искусство Васильева отразило духовное состояние значительной части народа – отсюда его популярность, обильная посещаемость выставок, восторженные записи в книгах отзывов. Духовно ограбленный россиянин, барахтаясь в трясине атеизма, рад нащупать хоть такую почву, взойти хотя бы на языческую ступеньку духа. Добрые стихиали васильевских пейзажей целительны для души современника, но куда сильнее на творчество художника влиял демонический Третий Жругр – уицраор коммунистической России. Мощное дыхание чудовища пышет от парадов, мундиров и позументов, явленных нам на полотнах художника. В сердце зрителя находит отзвук и эта струна – ведь влияние уицраора в той или иной мере охватывает каждого.
Андреев вооружил своих читателей метаисторическим методом познания. Пользуясь им, автор этих строк дополнил и продолжил изложение российской метаистории, доведенной в “Розе Мира” лишь до 1958 года. Исследование человеческих мотиваций власовского движения и посмертной судьбы Гитлера позволило ответить на множество вопросов – как в Васильеве с детства формировалось германофильство, почему немцы и немки Третьего рейха облеклись на его полотнах в славянские одеяния и в советскую воинскую форму, может ли Россия стать наследницей нацистской идеологии, какие существа иных миров влияют на политические движения в сегодняшней России. Под грузом нераскаянных грехов Россия сползает к катастрофе, предсказанной в “Железной мистерии” – в результате ядерной войны большая часть ее территории становится пепелищем:
Творчество Андреева и Васильева – это памятники духовного противостояния душегубству эпохи тоталитаризма, обезбоженной атмосфере ее официоза. Оба были “странниками ночи”. Андреев, воспитанный в православной семье Добровых, не утратил окончательную связь с Церковью; Васильев же стал “листком, оторвавшимся от ветки родимой”. Певец “сильной личности” он и сам был сильной, весьма неординарной творческой личностью, далеко не исчерпавшей своих потенций, в которых затаились возможности конверсии духовного мира художника в русло христианской культуры. Об этом свидетельствует лейтмотив пламени свечи в его творчестве (“Ожидание”, Достоевский со свечой, “Человек с филином”), отражающий проблески его интереса к внутренней жизни и внутренней красоте личности. Именно этот интерес отличает христианство от язычества, исповедовавшего культ физической красоты без внутреннего содержания. Васильев был хотя и холоден, но не тепл, а значит, по слову апостола Иоанна, и его не изблюет Господь из уст Своих.
Прозаик из журнала “Наш современник”.
Югов А. Дума о русском слове.
Алексеев С. Крамола: Роман // Наш современник. – 1989.
Малышкин В. Не здоровее ли почитать Ярилу? // Русский пульс. – М., 1991. – № 1. – С. 2-3.
“Христианский миф и прароссианство”.
.